Главная тема
ГлавнаяГлавная тема, Новый взгляд, Интервью«Науке необходим критический подход»

«Науке необходим критический подход»

Интервью с Игорем Анатольевичем Михайловым, старшим научным сотрудником сектора современной западной философии Института философии РАН, кандидатом философских наук.

Беседу вела Н.В.Пеньяфлор Расторгуева.

Н.В. Пеньяфлор Расторгуева: Считаете ли Вы, что сейчас назрела необходимость в пересмотре подходов к оценке научной деятельности?

И.А.Михайлов: Это скользкий вопрос. Мы должны постоянно иметь в виду, что в последние 3-5 лет нам это навязывается. Необходимость оценки научной деятельности навязывается со стороны Министерства образования и науки. И на мой взгляд, Министерство действует по каким-то собственным причинам, которые не обязательно способствуют расширению и улучшению науки, а каким-то их собственным представлениям о том, как это должно быть организовано. Поэтому, отвечая на такой вопрос, я подчёркиваю, что эта проблема всегда была актуальна, но никоим образом ни в том виде, в котором нам это сегодня пытаются подсовывать.

На мой взгляд, сейчас меняются поколения. Я это вижу на примере того, что те люди, которые пришли, когда я был аспирантом, учёные, сделавшие многое для нашей науки, сейчас выходят на пенсию и даже уходят из жизни. Люди, сделавшие многое для того, чтобы философия в нашей стране стала тем, чем она сегодня является, хотя и работают эффективно, находятся уже в возрасте, и это сказывается. Это поколение уходит. А в 1990-х гг. мало приходило людей, середина 1990-х гг. была не тем временем, когда люди шли в науку. Естественно, происходит следующее. Есть поколение, которому сейчас уже за 60. Есть поколение, которому сейчас от 40 до 50, я к нему принадлежу. Первого поколения — процентов 40, моего поколения — процентов 7. Очевиден некоторый провал, из которого вытекает, что, когда старшее поколение уйдёт, то резко сократится количество исследователей. Соответственно, новые люди уже не будут обладать авторитетом прежнего поколения. Очень скоро мы окажемся в состоянии, когда нас будет мало и у нас не будет авторитета в отношении определённых инстанций, который нас сегодня защищает.

Кроме того, у старшего и среднего поколений начинают достаточно сильно разниться подходы к тому, как проводится исследование. Старшее поколение начинает жить воспоминаниями и штампами, клише, сформировавшимися у них убеждениями. Мы иначе смотрим на многие вещи, и это чисто поколенческое. Происходит и смена в подходах к оценке научной деятельности. У нас более строгий и жёсткий подход, в большей степени ориентирующийся на необходимость критики. Критическое отношение к публикациям — это не всегда свойственно нашей философии.

Когда мы говорим об оценке научной деятельности, мы всегда должны помнить о том, кто является субъектом. Сейчас по умолчанию подразумевается, что государство задаёт нам какие-то ориентиры, по которым оно будет нас проверять. И они ничего не могут предложить, кроме количественных и формальных показателей. Альтернатива здесь только одна: нужно, чтобы научное сообщество было достаточно зрелым.

На многих линиях, на которых могла бы существовать критика, она отсутствует. По понятным причинам она отсутствует среди старшего поколения, потому что ведущие учёные этого поколения не тратят время на споры между собой, понимая, сколько всего ещё должно быть сделано. С другой стороны, они не опускаются до критики тех, кто до сих пор остался при диаматовских клише. Получается, что критика в научном сообществе отсутствует как факт.

Критика минимизирована и в силу общей социальной ситуации в стране. У нас общество не особо приветствует критику. Нельзя ожидать, что если успешная критика власти и бюрократии отсутствует как феномен, то она будет в оазисе под названием «наука».

Как итог, оценка научной деятельности возможна только благодаря критическому подходу. Чиновники должны быть профессиональны в тех областях, которые предполагается оценивать. У нас в большинстве своём физики и технари управляют научной и образовательной деятельностью. В научном сообществе критика укрепляется, но по ряду причин, исторических и социологических, она не очень распространена.

Мой скепсис заключается в том, что необходимость оценки есть и она постоянно присутствует, но поддаваться нажиму властей и в срочном порядке начинать этим заниматься — крайне опасно. Преследуется цель сократить количество учёных. Делается это несколькими способами: с помощью объединения академий, что в итоге приведёт к вопросу о численности академиков; с помощью реорганизации и укрупнения университетов, например, создания т.н. федеральных университетов.

Н.П.: Насколько хорошо вы осведомлены о реформах, происходящих сейчас в сфере управления наукой?

И.М.: Реформы, в частности, закон об Академии наук, направлены на то, чтобы устранить те структуры, которые имеют большой авторитет и могли бы сказать своё слово при распределении средств на образование и науку. Академия была такой инстанцией, с которой были вынуждены считаться. Конечная цель в том, чтобы деньгами и на науку, и на образование можно было управлять по своему собственному усмотрению. Образование является третьей по прибыльности сферой после полезных ископаемых и торговли оружием. Кроме того, предлагают треть и более средств, выделяемых бюджетом на науку, сделать конкурсными. Хитрость в том, чтобы конкурсная часть была тем, на что может претендовать любой человек вне зависимости от вуза или научного института, к которому он принадлежит. Фактически это значит, что будут размываться границы между существующими организациями. И тогда откроется широкое поле деятельности для поглощения «неэффективных» учреждений. Реформы, главным образом, связаны с сокращением.

Экспертная оценка — это своего рода дымовая завеса. В июне 2013 года нам сказали, что, мол, выделяется всё больше и больше денег, а показатели всё больше падают. Претензия была в том, что учёные якобы не эффективны, тогда речь и зашла об экспертной оценке. МГУ и ещё одна частная компания, Pricewaterhouse Group, ещё в 2011 году подавали заявки на проведение такой оценки по тендеру Минобра, естественно, МГУ проиграл. Этой компании было поручено техническое задание составить т.н. «карту науки». Она разработала систему, в которой подсчитывались как раз количество публикаций в журналах Scopus и Web of Science, ВАК, участие в диссертационных советах, членство в международных организациях и т.д. Обещали, что данные из журналов будут автоматически подгружаться.

Говорили, что как система заработает, нас будут по ней оценивать. Структура аргументации была такой: российская наука должна быть на передовых линиях мировой науки, если на передовых линиях, то почему наших журналов и публикаций нет в мировых базах данных? Давайте возьмём это в качестве критерия и проверим, у кого они есть. В каких институтах они есть, значит, там люди хорошо работают.

С самого начала исключалась сама возможность участия научного сообщества в процедуре оценки, то есть то единственное, что всегда работает. Поскольку всё это начиналось с недоверия к науке, к университетам, к Академии, постольку были предложены формальные принципы. Главной целью этого является прикрытие фактического дефолта в отношении образования и науки. Не хватает средств — много съедает бюрократия. Признаться в этом государство не может, поскольку тогда оно должно было бы провести ревизию своих систем. Поэтому целесообразным было упреждающим образом озвучить претензии в адрес науки и образования. И в случае чего говорить: «ну мы же говорили, что есть такие провалы; это потому что наука и образование не работают».

Н.П.: Эти реформы ухудшат или улучшат текущее положение дел?

И.М.: Реформы однозначно ухудшат положение дел. Но опять же, смотря для кого. Для чиновников они однозначно улучшат: если уменьшится количество научных институтов, сейчас их от 700 до 800, то сократится количество юридических лиц и для них будет меньше бумажной волокиты. Не значит, что для нас будет меньше. Когда нас будут укрупнять, ухудшение будет в любом случае, потому что денег в госбюджете больше не становится, а если и приходят лишние деньги, то они уходят тут же на повышение зарплат самим чиновникам и укрупнение аппарата.

Эти реформы — не для улучшения науки, а для сокращения бюджетного бремени. Точно так же, как есть проблемы с пенсионной реформой, с ЖКХ — всё перекладывается на обычных людей.

Н.П.: Затронули ли происходящие изменения Институт философии и конкретно ваш сектор?

И.М.: Наш сектор не особо затронули.

Н.П.: А количественные показатели к вам применяются?

И.М.: Ещё до реформ Минобра нам было сказано, что есть определённая норма выработки в год на человека. Если ты её перевыполняешь, то есть две градации перевыполнения. Одна — когда ты перевыполняешь её в 2 раза, другая — в 3 раза. Больше градации нет, потому что это стимулировало бы соблазн писать очень много, и это был бы не очень здоровый процесс. Если ты перевыполнял норму в 2 раза, то ты получал коэффициент 1,25, то есть к зарплате прибавляли 25 процентов сверх базового оклада. Если перевыполнял в 3 раза, то коэффициент получался 1,5, и оклад увеличивался в полтора раза.

При этом учитывается только то, что выходит под грифом Института философии. Чтобы получить этот гриф, нужно, чтобы работа была обсуждена в подразделении и прошла через Учёный совет.

Структурно наш Институт философии перемены пока не затронули, за исключением того, что финансирование на этот год уже уменьшилось на 10 процентов. Это мотивировалось только тем, что ФАНО было перечислено на 10 процентов меньше средств, чем в прошлом году. Критерии оценки у нас пока особо не изменились, ничего нового не введено. Оценивается количество публикаций, участие в конференциях, их организация, монографии считаются важным.

Н.П.: Какая часть научного коллектива разделяет вашу точку зрения?

И.М.: Я бы сказал, что на реформу, начавшуюся в 2013 году, отреагировали в основном молодые сотрудники и считанные люди из старшего поколения. Молодых сотрудников у нас где-то 25 процентов от общего числа сотрудников, поэтому за реформой в грубом приближении следило около трети. Сейчас это количество интересующихся я бы оценил как 5 процентов. И при этом только 1 процент понимает, что стоит за этой реформой, чем это грозит.

Н.П.: Правильно ли, на ваш взгляд, устанавливать прямую зависимость между количественными показателями и сроком контракта сотрудника, его заработной платой?

И.М.: Понимаете, тут нет однозначной дилеммы. Как я уже говорил, от нас требуется определенное количество статей определённого объёма. С этой точки зрения, количество уже имеет значение, то есть количественные показатели уже учитываются. Здесь гораздо важнее говорить, какие цифры и показатели играют роль и в каких пределах они это делают. Играет ли публикация монографии роль? Да, играет. Можно ли говорить, если человек опубликовал 1-2 монографии в город, то это работающий сотрудник? Да, можно. Однако, тут же должна включаться экспертная оценка: не является ли это повтором уже опубликованного? Какое-то соотношение и пропорция должны быть, но именно научное сообщество лучше изнутри видит, как оценивать это.

Н.П.: Как следует оценивать педагогическую деятельность и уровень преподавания?

И.М.: Хотя это не наша основная деятельность по профилю, я преподаю с 1998 года. Я бы сказал, что, помимо всех наиболее естественных критериев (подготовленность лекции, правильно выстроенная риторическая структура, продуманное соотношение лекции и семинаров, выбор материала), для меня важным является, чтобы этот автор был бы и специалистом в той области, о которой он рассказывает. Что значит быть специалистом? Мой критерий специалиста следующий — есть ли у него исследовательские публикации на эту тему? Не просто рассказ об этом, а есть ли у него что-то, где он хотя бы в рамках российского сообщества сказал бы что-то новое. Другой критерий: является ли он лучшим в этой области? Тут уже более сложный вопрос.

Н.П.: Какие критерии в области истории современной западной философии указывают на высокий уровень исследователя?

И.М.: Публикация монографий в определённых издательствах. Также имеет значение (но это не говорит напрямую о качестве): кто согласился выступить в качестве рецензентов; имеет ли монография гриф, если имеет, то какого заведения; каков тираж монографии; полиграфическая культура исполнения монографии. Хорошая работа, даже учитывая, что её тут же скопирует огромное количество пиратских ресурсов, всё равно понадобится многим библиотекам. Но здесь имеет место реализм издателей, сейчас имеет смысл издавать работы классиков.

Что касается чисто формальных критериев, то можно посмотреть на моём собственном примере. У меня сейчас индекс Хирша - 14, но из них на моих собственных статьях и книгах он у меня 7-8, это не учитывая редакторскую работу. Я бы сказал так насчёт критерия: какой у тебя индекс цитирования на основании тех работ, где ты единственный автоИ.М. Отдельной строкой идут переводы, причём где ты единственный переводчик. Дальше идут те переводы, где ты не единственный переводчик. Общее количество публикаций учитывается, но у нас есть графоманы. Общее количество цитирований — да. Наличие зарубежных публикаций, но те, у кого они есть, должны оцениваться по более строгому критерию: является ли эта публикация действительно интересной и необходимой западному сообществу или, скажем, просто этнографически интересной, как, например, «Витгенштейн в России»? У нас очень мало исследователей, чьи работы вызывают неподдельный интерес на Западе. Наличие публикаций и цитирований в Scopus и Web of Science — это глупость, потому что есть много других баз, которые могли бы использоваться. Третьим эшелоном (после экспертной оценки и оценки специалистов) должны идти статистические данные, конечно, это важно, вдруг и эксперты, и специалисты пристрастны.

К тому же, философия относится к числу тех наук, которые являются сугубо национальными. Критерии по-разному приложимы к различным областям философии.

Н.П..: Какой вид публикаций вы бы назвали наиболее значимым?

И.М.: Статьи в сборниках конференций сегодня, пожалуй, заслуживают наиболее пристального внимания как та область, где халтура может проявляться в наибольшей степени. Статья в журнале — смотря, какая статья. Надо определиться, что считать статьёй. Каков минимальный объём, позволяющий назвать работу статьёй?

Монографию я бы считал наиболее важным видом публикации. Затем, может, какие-то обобщающие труды учебного типа. Важно, если человек издаёт какое-то важное энциклопедическое издание. Это достижение. То есть справочные, библиографические, энциклопедические и учебные вещи важны.

Н.П.: Есть ли в вашей области исследования особенности принципов цитирования?

И.М.: Да. В первую очередь надо сказать, что у нас нет принуждения к цитированию. У нас можно обойти молчанием. В физике нельзя не сослаться на наработки, которые ты используешь. А у нас возможно то, что со временем Ницше называется перспективизмом, конфликтом интерпретаций, что позволяет обходить молчанием.

А потом само цитирование как социально-научный феномен до сих пор не исследовано. Ориентация на Scopus и Web of Science исходит из нескольких непроверенных посылок. С одной стороны, не учитывается экономический фактор — структура и распределённость издательской сети, покупательная способность населения, количество библиотек и т.д. С другой стороны, не учитывается количество исследователей по каждому из направлений. Только когда этих исследователей по каждой из областей больше двух, только тогда возможно цитирование и какая-то критика. В-третьих, Министерство всерьёз считает, что интерес к чужому труду свойственен учёному. Это далеко не так. Это свойство определённого сознания, которое называется открытостью создания. У кого хватает сил откликаться на все публикации коллег? Тем меньше становится таких людей, чем больше вводятся подобные принципы цитирования. Любому хочется больше публиковаться самому и чтобы его цитировали. Если читать других, то не будешь писать сам.     

Н.П.: Следует ли публикации на иностранном языке оценивать выше, чем на русском?

И.М.: Нет, не думаю. Необходимо сменить оптику в оценке эффективности и результативности научной деятельности. Сейчас всё исходит из того, что есть какая-то инстанция, которая имеет на это право, и что оценка должна проводиться в одностороннем порядке. Я думаю, здесь нужно было бы учесть две вещи. Во-первых, процесс оценивания должен быть отчасти обоюдным, то есть я готов, чтобы меня оценивали, но считаю, что принцип оценки должен быть дифференцированным. У исследователя должно быть право сказать: «знаете, мне плевать, ВАКовское это издание или нет, — вот моя работа, и она хороша». Оценивайте саму работу. Должен быть механизм оценивания, не связанный с конкурсами, не связанный с подачей на грант, не связанный с гонкой за должностями.

Мне кажется, что если начинать разговор об оценивании, то почему бы не говорить ясно о целях каждой конкретной такой процедуры оценки. С другой стороны, нужно предусматривать, готов ли сотрудник, которого собираются оценивать, претендовать на что-то, отстаивать что-то.

Пока предполагается, что кто-то посмотрит твои документы и примет решение. Здесь нет элемента публичности. Поэтому надо думать, как предусмотреть момент публичности в любой такой оценке, как предусмотреть встречные претензии на какую-то позицию и как делать так, чтобы процесс был ещё более обоюдным.

Н.П.: Насколько хорошо зарубежные коллеги знакомы с достижениями российских исследователей истории западной философии?

И.М.: Наши некоторые мелкие новации в области Хайдеггера или некоторые нюансы в прагматизме, конечно, не известны за рубежом. Нужно писать по-английски или по-немецки, чтобы с этими результатами знакомились.

В современной западной философии зарубежных специалистов мало, чем можно удивить. Здесь я не знаю специалистов у нас, которые бы публиковали за рубежом не этнографический материл, то есть не «Витгенштейн и Россия».

Н.П.: Есть ли у вас какие-то соображения насчёт того, какие меры следовало бы принимать для того, чтобы российская наука была лучше известна за рубежом?

И.М.: Надо, чтобы страна была интересна в мире. Она сейчас, отвечая честно, к этому не идёт. Нужно, чтобы язык был интересен в мире, то есть нужно не на протяжении последних 3 лет вливать деньги, надо было открывать в разных странах институты для изучения русского языка, как делают это немцы с Гёте-Институтом. Приглашать туда студентов, давать им стипендии. Но если бы государство начало бы сегодня такую политику, то это было бы скандалом. У нас на своих профессоров и студентов денег не хватает. Необходимо, чтобы к нашей стране и к её культуре относились с симпатией, а для этого нельзя постоянно выезжать на Достоевском и Толстом.

Как ни странно, российская наука будет больше известна, когда будут больше выезжать. Нужно финансировать науку, в противном случае она станет известна, но уже не в связи с Россией.

Н.П.: Как вы оцениваете уровень научных исследований по истории философии в современной России по сравнению с зарубежными исследованиями?

И.М.: Чуть выше среднего уровня, на мой взгляд. Вообще средний уровень — это проблема, ведь как его определить, что это такое? Входят ли в «средний уровень» Польша, Китай? Если да, то это одна картина. Или участвуют только Оксфорд, Берлин, Мюнхен и т.д.? А почему тогда другие не участвуют? Я бы оценил на своём примере так. По сравнению с немцами — ниже среднего уровня. По сравнению с французами — выше среднего. Насчёт других мне сложно говорить.

Н.П.: Какие российские журналы по философии вы назвали бы среди наиболее качественных?

И.М.: «Вопросы философии» — качественный журнал хотя бы за счёт того, что это производство, которому приходится каждый номер подбирать грамотные и интересные статьи. «История философии» становится всё более интересной, приобретает своё лицо. «Философский журнал» так же становится всё лучше, мне он кажется качественным. «Вестник МГУ. Серия 7. Философия» тоже интересные статьи публикует. «Логос» неплохой журнал, но он переоценен, на мой взгляд.

Далее идут журналы, которые интересны, но их нельзя назвать качественными в силу того, что они не так давно выходят. К примеру, «Einai», пока все статьи там были приличные, в основном, переводы. Или журнал «Horizon». Ещё не понятно, что с ними станет. Н.П.: Как Вы считаете, является ли сегодня профессия учёного престижной? Каков статус учёного в обществе — высокий или низкий?

И.М.: Низкий. Он статус ухудшается, ухудшается по многим причинам. В частности, из-за того, что долгое время он был достаточно высоким и учёным доверяли. Я обратил внимание, что когда начались реформы по реорганизации РАН, в обществе появилось много недовольных голосов. И на учёных стали переносить это недовольство. От учёных стали ожидать того, чего не делают наши политики. Во-вторых, отношение к учёных усиливается из-за анти-рекламы, которую проводил Минобрнауки, говоря о неэффективности университетов. В-третьих, статус снижается прямо пропорционально зарплате.

Н.П.: Воспринимают ли в обществе гуманитариев как учёных?

И.М.: Косвенно реформы РАН способствовали повешению статуса гуманитариев. Никто уже не говорит, мол, оставьте вы эту философию. Это в среде учёных. А в обществе гуманитариев воспринимают как представителей болтологии. К философам отношение наиболее осторожное, от осторожно-уважительного до готового перелиться во что-то плохое.

Н.П.: Должны ли гуманитарии нести ответственность перед обществом?

И.М.: Да, должны. Из моего опыта: публикация научной литературы, участие в митингах в поддержку науки, составление т.н. «рубрикатора» философии. Последнее действительно было очень большой и сложной работой. По крайней мере, мы старались максимально отобразить все области философии.

Н.П.: Проявляет ли общество интерес к истории философии?

И.М.: Проявляет постоянно. Оно может и не знает, что проявляет, но оно проявляет и пользуется продуктами историков философии либо в форме популярных статей, либо в форме переводов классиков. Читают Ницше, Киркегора.

Н.П.: Влияют ли проблемы современного общества на проблематику Ваших исследований?

И.М.: Да. Например, Хоркхаймер стал один из таких выборов, когда именно жизнь повлияла. Мои следующие публикации будут связаны с философией науки и отчасти с темой нашего сегодняшнего разговора.

Н.П.: Чувствуете ли вы свой труд востребованным обществом? А властью?

И.М.: Властью — нет. Цель власти заключается в том, чтобы подготовить возможность замены наших специалистов зарубежными. Вы знаете, что в НИУ ВШЭ некоторые курсы требуют читать на английском языке, в ряде случаев это философские курсы, например, по логике, теории познания. Лет через пять, если человек не захочет преподавать так, как требуется, ему тут же найдут замену. Это лишь предположение. За рубежом ведь тоже безработица, и есть подключить к ней нашу безработицу, то можно делать сказочные вещи. По крайней мере, если бы передо мной стояла цель улучшить административные ресурсы и сократить возможность волнений, особенно среди профессорско-преподавательского состава, я бы действовал именно в этом направлении.

Обществом, наверно, востребовано, но оно опять же об этом не знает.

Н.П.: Какие меры сегодня следовало бы принимать для поднятия престижа российской гуманитарной науки?

И.М.: Статус уже никак не поднять. Нужна иная политика на протяжении нескольких лет. Необходимо также постоянство этой политики. Чего говорить о науке, если пенсионную реформу проводили уже раза четыре? Пока нет оснований считать, что улучшение гуманитарных наук является целью государства.