Хайдеггер уже обосновался и даже успел прославиться в Университете Марбурга как необычайно притягательный для молодежи преподаватель, когда в кругу студентов и студенток, его восторженных почитателей, появилась весьма необычная девушка. Звали ее Ханна Арендт. В свои тогдашние восемнадцать Арендт была не просто хорошенькой – она была настоящей красавицей («bildhübsch», как говорят немцы, буквально: картинно красивой).

О характере и неотразимости ее тогдашней красоты оставили свои восторженные свидетельства ее соученики. Среди них и те, кому впоследствии суждено было стать выдающимися или, во всяком случае, известными мыслителями. Ганс–Георг Гадамер в своих воспоминаниях о Марбурге и о Хайдеггере написал, что его студентка Арендт, «постоянно появлявшаяся в зеленом платье», была девушкой, яркая красота которой сразу бросалась в глаза[1]. Арендт в ту пору лишений одевалась скромно, но элегантно. Очень красивший ее наряд запомнили многие, поэтому в Марбурге за ней закрепилась кличка «die Grüne», что (во избежание современных социально-политических ассоциаций) лучше всего перевести так: «девушка в зеленом».

 

* * *

 

Жизненный путь Ханны Арендт тоже был по-своему примечательным, драматичным.

Она родилась в Ганновере 14 октября 1906 г. в семье инженера Пауля Арендт и его жены Марты (урожденной Кон – Cohn). Это была типичная для Германии начала века еврейская семья, хорошо вписавшаяся в жизнь страны конца XIX – начала XX вв. Дед Ханны с отцовской стороны Макс Арендт, почтенный и процветающий торговец чаем, отметился и в немецкой политике, будучи с 1910 по 1913 гг., с одной стороны, Председателем собрания депутатов в Кенигсберге, известным своими либеральными убеждениями, а с другой стороны, уполномоченным представителем еврейской общины в различных делах и комиссиях. Словом, это была неплохо ассимилировавшаяся в немецкие условия, но не порывавшая со своими национальными корнями еврейская семья. В Германии того времени подобное сочетание было не только возможным, но и по-своему типичным.

По крайней мере, с семейной стороны все могло бы сложиться благоприятно для маленькой Ханны, когда бы не смерть в 1913 г. и деда и отца. Семья была вынуждена буквально бежать из Ганновера и переселиться в Кенигсберг. И хотя там была обеспечена поддержка родных и друзей, особенно для матери Ханны Марты и маленькой девочки, все же ощущалась отчужденность, а то и враждебность окружающей среды. «Для юной Ханны Арендт, чье детство было омрачено болезнью отца и смертью деда, – справедливо отмечает в своем биографическом сочинении Антония Груненберг, – друзья позднее стали заменой семье»[2]. С помощью родных и друзей, а особенно благодаря самоотверженной заботе матери, Ханне Арендт, девочке одаренной, рано умевшей интенсивно, самостоятельно, творчески трудиться, удалось получить хорошее образование и достойное воспитание.

Уже в школьные годы она овладела латинским и греческим языками, обнаружила недетский интерес к литературе и философии древней Греции. В четырнадцать лет Ханна увлеклась философией Иммануила Канта, великого кенигсбержца, который навсегда остался ее любимым мыслителем. Не приходится удивляться тому, что из-за своего раннего интеллектуального развития Ханна отчаянно скучала в школах, которые она часто меняла. Но, в конце концов, знаниями в различных учебных дисциплинах она должна была овладевать самостоятельно. Ей пришлось учиться экстерном и сдавать требуемые экзамены у более чем придирчивых экзаменаторов. Однако и они должны были склониться перед необычным умом, талантом, ранней умственной зрелостью этой замечательной девочки. И все же требуемые документы об окончании школы были получены отнюдь не сразу. Между тем в 1924 г. Ханна записалась в Берлинский университет, посещала лекции прославленного тогда (но опять-таки мало известного у нас) философа Романа Гвардини.

А после, в сентябре 1924 г., Ханна снова должна была сдавать экзамены в кенигсбергской государственной гимназии, что сделала очень успешно, получив золотую медаль за отличные знания[3]. Дорога в университет теперь была открыта. И она повела Ханну Арендт в Марбург.

 

* * *

 

В известной мере был предопределен путь одаренной, серьезной девушки, отдавшей свои симпатии и надежды философии, увлеченной греческой древностью, приехавшей в Марбург, – путь именно к Хайдеггеру. Ханна, прежде всего, стала слушать его лекции, посвященные диалогам великого Платона – это были «Софист» и «Филеб». И убедилась, что восторги студентов по поводу занятий у Хайдеггера не были преувеличенными. Его лекции и семинары и для нее стали захватывающе интересными; они заставляли мыслить, спорить, углубляться в освоение философии. Уходя из аудиторий Марбургского университета, студенты как бы продолжали говорить с профессором – он не «отпускал» их от себя. К тому же он был одним из тех профессоров и доцентов, которые искренне и серьезно интересовались студентами, были готовы заниматься с ними и в неурочное время, помогать становлению их философского мышления, их зарождающихся самостоятельных идей. Хайдеггер охотно беседовал со своими учениками индивидуально. Тем более что в Марбурге в это время случилось нечто особое: как было ранее показано, вокруг талантливого профессора группировались одаренные, прямо-таки одержимые философией, настроенные на волну новаторства и творчества студенты. Угадал ли не самый молодой, но начинающий профессор, чья мировая слава тоже была впереди, творческое будущее кого-то из своих студентов – например, таких будущих звезд, как Г.-Г. Гадамер, К. Левит, М. Хоркхаймер, Х. Йонас, Л. Штраусс, Г. Маркузе? Разглядел ли он в юной красавице Арендт ее будущее выдающегося мыслителя? Отвечая на первый вопрос, можно, по крайней мере, предположить, что Хайдеггер не мог не видеть всей необычности сложившейся ситуации: ведь 16 студентов последовали за ним из Фрайбурга в Марбург, а потом, уже в этом городе, к группе преданных слушателей постоянно присоединялись новые энтузиасты. Что же касается ответа на второй вопрос, то здесь приходится уверенно констатировать: профессор, пусть и влюбившись в Ханну Арендт, высоко оценив глубину, остроту, восприимчивость ее ума, обсуждая с нею в письмах философские, интеллектуальные темы и свои новые идеи, так и не сумел провидеть того, что ее имя не просто встанет в один ряд с именами перечисленных, впоследствии признанных выдающихся философов-интеллектуалов XX в. – оно выделится даже из этого блестящего звездного ряда. Во всяком случае, среди женщин-мыслителей прошлого столетия ей не будет равных. Меньше всего об этом ярком будущем и особенностях своего пути догадывалась сама Ханна Арендт. В Марбурге она держалась исключительно скромно, предпочитая оставаться в «тени» – в чем свою роль сыграла конспиративная таинственность ее романа с Хайдеггером.

 

* * *

 

В начале февраля 1925 г. Хайдеггер пригласил Ханну Арендт для беседы в свой учебный кабинет. Ее появление он сам описал в одном из будущих писем к Ханне. «И позже, – верно констатирует Р. Сафранский, – он охотно и часто вспоминал картину ее появления на пороге его бюро. На ней были плащ и шляпа, глубоко надвинутая на лоб… Голос отказал ей, она произносила лишь едва слышные “да” и “нет”»[4]. Дальше события развивались стремительно.

Ханна жила в мансарде одного из домов рядом с Университетом. Эта небольшая комната быстро стала одним из притягательных мест для студенческого дружеского круга; там, однако, проходили не обычные студенческие пивные пирушки – молодежь собиралась для того, чтобы обменяться мыслями и идеями, поспорить о философии. Несомненно, обожание профессора Хайдеггера царило в этом кружке, где девушек было меньше, чем юношей, но где их суждения и оценки имели немалый вес.

Сюда, в эту мансарду очень хотел попасть и был скоро приглашен профессор Хайдеггер, конечно, в строгой тайне от кого бы то ни было, даже от ближайших и преданных друзей Ханны. Приглашен почти сразу после встречи в бюро. Что видно из его письма Ханне, написанного 10 февраля 1925 г., после первой тайной встречи в мансарде и в ожидании очень скорого второго свидания.

С первых дней более близкого знакомства и романа Хайдеггера и Арендт, судя по ряду признаков, существовала переписка. Но письма Ханны тех двух лет (1925–1926 г.), когда марбургский роман начался и был в самом разгаре, ни тогда, ни позже не стали достоянием читающей публики. Скорее всего, такова была воля самой Ханны. Опубликованы письма Мартина, и только по ним можно – лишь косвенно – судить о посланиях девушки. Первые из редких все-таки опубликованных писем Арендт к Хайдеггеру помечены 1928 г., то есть относятся к тому периоду их отношений, когда роман закончился и когда встречи, правда, еще случались, но были очень редкими. Но когда любовь все еще была сильной и взаимной.

 

* * *

 

Встречи и обмен письмами продолжаются. Все с начала до конца происходит в глубочайшей тайне. Покров таинственности, даже искусной конспирации, наброшен не по воле влюбленной и беззаветно преданной девушки. Такова твердая воля ее возлюбленного. Понять его можно, да и надо, что, несомненно, сделала Ханна Арендт. Во-первых, это были любовные отношения профессора и его юной студентки, что тогда иной раз случалось, но отнюдь не поощрялось. Что касается студентов, то они поняли бы и приняли бы – скорее всего, даже с восторгом – романтическую связь любимого профессора с очень умной красавицей из их же студенческого круга. Но профессорский корпус Марбурга, в основном состоявший из более пожилых и часто отнюдь не благоволивших к Хайдеггеру коллег, вполне мог воспользоваться его романом со студенткой как поводом для усложнения и без того совсем не гарантированного продвижения Хайдеггера к получению так нужного ему места ординарного профессора.

Во-вторых, – и это главное – у Хайдеггера была официально узаконенная и весьма дорогая ему семья с двумя маленькими сыновьями. Забегая вперед, можно сказать: в труднейшем жизненном столкновении внезапно вспыхнувшей сильной, глубокой любви-страсти и прочности семейных уз победила семья. О самом романе не узнал никто из марбургских коллег, друзей. Если кто-то о чем-то догадывался, то тоже хранил свои догадки при себе. Ничего не знал Карл Ясперс, с которым в это время регулярно общался Хайдеггер и к которому он потом, после разрыва отношений, отправил свою любимую – для дальнейшего обучения и защиты диссертации.

Преданная своей любви и своему любимому молодая женщина тоже хранила тайну не хуже опытного конспиратора. Обставляемые всяческими предосторожностями встречи любовников в мансарде продолжались. Некоторые детали, касающиеся этих встреч, можно уловить только из писем Хайдеггера. Но письма в большей мере были абстрактно-философичными (конечно, также и личностными). Тем не менее догадаться о чем-то можно; ведь перед нами одна из старых, как мир, любовных историй, так что воображение и собственный опыт каждого из нас помогает достаточно ясно представить, как все это было…

 

* * *

 

«На людях», так сказать, в университетском учебном процессе, они старались держаться так, чтобы никто не смог догадаться об их любви. При этом здесь все же была драгоценная для любовников возможность встречаться «легально», говорить глазами, да и вообще, наверное, подавать друг другу только обоим понятные и неведомые другим знаки любви, радости просто от «присутствия здесь и теперь» (Gegenwart) любимого человека. Тут, несомненно, одно из совсем немаловажных глубоко личных оснований того предпочтения, которое философ Хайдеггер уже оказывает таким как будто бы абстрактным экзистенциалам, как Da-sein, то есть «здесь, теперь- и тут- бытие», «бытие- присутствие», или «Gegenwart», присутствие здесь и в данный момент.

Ханна «присутствует», разумеется, на всех мероприятиях-событиях с участием Хайдеггера, по-прежнему слушает его лекции. Но из боязни обнаружить свои чувства, да еще из-за так и не преодоленной робости перед Хайдеггером Ханна, в основном, помалкивает. И профессор тоже сдерживает себя, стараясь ничем не обнаружить своего особого отношения к юной красавице, его студентке. Вот пример. В один из вечеров состоялось мероприятие в честь Гуссерля, посетившего Марбург. Несомненно, бывший ученик Гуссерля Хайдеггер, теперь его коллега-профессор, играл во время встречи особую роль. Вполне вероятно, что ему хотелось представить учителю свою любимую или рассказать о ней. Но законы конспирации победили. Вести себя так было непросто. О чем Хайдеггер пишет Ханне (21.03.1925): «На вечере в честь Гуссерля неприятны были вынужденные усилия держать себя в рамках. И тем более я радовался тебе, когда ты тихо сидела в своем углу». «Тихо сидеть в углу», быть в тени Ханне, увы, приходилось почти всегда. Совсем скоро ей захочется запечатлеть свои глубокие, полные отчаяния мысли и переживания, в большой мере связанные именно с «тихим сидением в углу», с вынужденным «пребыванием в тени». И она сделает это талантливо, точно, фактически возводя свои переживания – разумеется, в духе хайдеггеровской философии – в ранг специфических экзистенциалов «здесь–и–тут–бытия» (Dasein).

 

* * *

 

В промежутках между учебой, докладами и, конечно, интимными встречами с горячо любимым мужчиной Ханна, как и раньше, общается с друзьями – и, возможно, даже отдыхает, отвлекается от острого, счастливого, но и болезненного напряжения тайной любви, выносить которое ей становится все труднее. Обсуждать с Хайдеггером все оттенки своих тревог Ханна не могла: влюбленной женщине приходилось считаться с тем, что ее любимый вряд ли хотел слышать именно о заботах, сложных переживаниях, связанных с этим тайным романом. Да и для обмена другими мыслями, сомнениями как раз с Хайдеггером у Ханны не было ни времени, ни сил, ни достаточной смелости. Но в доверительных беседах-дискуссиях молодая женщина, которая живо интересовалась многими вопросами жизни и философии, остро нуждалась. Ей очень нужен был кто-то, кому она могла бы доверить свои сокровенные мысли и заботы. Такой «Confidant» нашелся среди ее друзей-соучеников. Им стал уже упоминавшийся Ханс Йонас, человек, наделенный вниманием к друзьям и внутренним благородством. Но, кажется, и Йонас, столь доверенный друг, в то время ничего не знал о романе Ханны и Мартина.

Ханна постоянно напряжена, скована; она живет несвободно, как бы вопреки своей сущности. Нельзя понять всей глубины и горечи этого напряжения, если не учитывать важнейший и несомненный момент – существенное неравноправие, угнетающую гордую женщину, асимметрию тех ролей, которые в романе играют соответственно мужчина, быстро завоевывающий славу профессор Хайдеггер, и женщина, пока безвестная и вынужденная держаться в тени студентка Ханна Арендт.

Далее: асимметрия еще и в том, что Хайдеггера любовь, как на крыльях, несет вперед, к основным движущим целям, вдохновляет к труду, размышлениям, открытиям. Очень скоро тому будет дано убедительное доказательство. Уже после того, как отношения вынужденно оборвутся – их не выдержит прежде всего до предела измучившаяся гордая Ханна, – Хайдеггер целиком погрузится в целебные воды вдохновенного труда над произведением, которому будет суждено стать философской книгой книг XX в. Это – «Бытие и время». Выйдет книга в 1927 г., однако, закончена она была в 1926-ом. И нет никакого сомнения в том, что и пережитая любовь, ее жизненные оттенки своеобразно сублимируются, трансформируются в экзистенциально-онтологические идеи, озарив светом подлинности оригинальные категории, «экзистенциалы» неподражаемой хайдеггеровской философии. Потому более поздние биографы, исследователи, когда в их распоряжении окажется соответствующий материал, назовут Ханну Арендт «музой “Бытия и времени”», что будет в значительной степени оправданно.

 

* * *

 

Но это произойдет позже. А пока, в 1925 г. – самый пик романа. Со своими продолжающимися трудностями. Немалым испытанием для двух любящих людей оказалась такая вообще-то отрадная для университетской жизни вещь, как окончание семестра и последующие каникулы. В конце февраля 1925 г., в разгар уже год длившегося романа, любовникам было особенно трудно расставаться.

Студенты, в большинстве своем не-марбуржцы, разъезжались по домам. Хайдеггер, не имевший в Марбурге настоящего пристанища и не располагавший «легальным» поводом не быть в каникулярное время с семьей, должен был отправиться во Фрайбург. Ему было где провести каникулы. В горах Шварцвальда, под Фрайбургом, в местечке Тодтнауберг, была построена скромная хижина, бывать в которой полюбила вся семья. Хижина, одиноко примостившаяся на склоне живописной горы Шварцвальда, как нельзя более соответствовала романтическому настроению Хайдеггера. Но было еще что-то, чем он вряд ли торопился поделиться с любящей и страдающей Ханной: сам Мартин, и это легко понять, тоже очень устал и хотел хоть немного передохнуть от всей напряженности, сложности, конспиративности любовных отношений. И от необходимости неизбежно решать вопрос: что со всем этим делать дальше?

21 марта 1925 г. Хайдеггер пишет Ханне из Тодтнауберга нежное письмо, полное любви и трепетных воспоминаний. «Когда буря бушует вокруг хижины, я или думаю о «нашей буре» – я мысленно иду тихой тропинкой вдоль реки Ланн (это о «Марбурге–на–Ланне» – Н.М.) – или в моих грезах воскрешаю образ юной девушки, которая во время перерыва в первый раз приходит в мою рабочую комнату; она одета в плащ, шляпа глубоко надвинута на огромные тихие глаза; на все вопросы она сдержанно и робко дает краткий ответ. А потом я перемещаю этот образ на последний день семестра… И тогда впервые узнаю, что жизнь – это история»[5]. Хайдеггеру любовная страсть, переплетенная с вдохновенной творческой работой ума – как на лекциях, семинарах, так и над текстами новых произведений, – в конечном счете не только не мешает, но даже помогает обрести новые, сокровенные и одновременно мощные творческие импульсы.

 

* * *

 

Совсем не так все складывается в растревоженном внутреннем мире Ханны Арендт. И вот молодая женщина, «правилами игры» лишенная всяких возможностей с кем бы то ни было поделиться своими любовными переживаниями и сомнениями, все же находит способ рассказать о них – и рассказать именно любимому человеку. Она пишет, посвящает ему и дает для прочтения, казалось бы, абстрактную философскую работу, озаглавленную словом «Тени» (Schatten), но в ней она, тем не менее, запечатлевает страдания своей изболевшейся женской души.

Адресат для такого жанра выбран очень точно. Дело не только и не столько в том, что Хайдеггер – горячо любимый мужчина; главное: многое выполнено в стилистике, в языке, образах его философии. То, о чем она пишет, и как она все зашифровывает, лучше всего способен дешифровать именно он. И учитель, надеется она, должен убедиться, как глубоко, внутренне, смысложизненно, именно всем сердцем приняла и поняла студентка его только еще рождающуюся экзистенциальную философию – не приобретшую твердо оформленных и явленных читающей публике очертаний. Причем поняла, почувствовала как бы загодя, наперед, с предчувствием будущего, пропустив экзистенциальные смыслы через свою жизнь, через свои глубочайшие и сокровеннейшие переживания. Чтобы убедиться в сказанном и все конкретизировать, целесообразно обратиться к этому, одному из первых, студенческих, но уже достаточно ярких и в чем-то самостоятельных текстов Ханны Арендт. Он не был опубликован во время его создания и вообще очень мало известен, особенно у нас в стране.

Формально образ «теней» должен был отсылать к лекциям Хайдеггера о диалогах Платона «Филеб» и «Софист». Эти лекции он прочел в зимнем семестре 1924-25 гг. Вспомните знаменитую платоновскую притчу о пещере, о многослойной и многозначной символике мира «теней», через посредство которых платоновские узники, прикованные к стенам пещеры, только и способны судить о том, что происходит в другом, невидимом ими и неведомом для них мире. Хайдеггер, всегда, особенно в ранний период, опиравшийся на древние источники, столь же постоянно перетолковывал, до неузнаваемости переиначивал их. Как именно он толковал их в марбургских лекциях и на семинарах – вообще трудный вопрос. В том числе и потому, что из всего им сказанного на бумаге запечатлено – в виде опубликованных записей лекций – далеко не все и подчас не в том в точности виде, в каком все устно проговаривалось. Но сейчас проблема не в этом. Ибо теперь наша основная тема – вопрос о том, чтó из сказанного услышала, что и как поняла Ханна Арендт и что она захотела поведать, передать любимому человеку…